Анна Ильина - Цабадзе.    Художник. Поэт.

Info     Библейские сюжеты     Иконы     Книжная иллюстрация     Пейзаж и натюрморт     Портрет     Перовая графика     Экспрессивные композиции     Поэзия     Сказки

    Среди художников, работающих на рубеже прошедшего и начинающегося веков, достойное место по праву занимает Анна Ильина-Цабадзе, чье творчество, большей частью знакомое лишь очень узкому кругу друзей, заслуживает самой высокой оценки и самых престижных выставок. Ее работы сосредоточены в трех достаточно камерных жанрах: книжная иллюстрация (скорее – более широко, «книжная полноцветная графика»), портрет и натюрморт. Ее любимая техника – что называется, смешанная, акварель, почти всегда по влажной бумаге, органически соединенная с организующей цветовые пространства линией, от едва заметной карандашной до тонкой и отчетливой тушью или фломастером. Причем линия эта – не набросок объектов, она не обладает полнотой контурной информации, подобно графье иконы или подмалевку живописи; - она несет в себе экспрессивное, эмоциональное начало ее искусства, Линия в художественном языке Анны лишь отчасти совпадает с приземленными геометрическими характеристиками мира материальных предметов; - она скорее вектор движения неких идеальных смысловых центров композиции, образом которых могут быть визуализованные принципиально невидимые струи ветра, когда его порывы должны быть переданы и не несут увлеченных собою листьев и не гнут их деревьев в обычной «объектной» графике. Ее линия не может быть убрана с «готовой акварельной» работы или дополнена до строгого соответствия границам объектов и цветовых полей (есть и такой признанный художественный язык). Пусть негодуют по этому поводу пуритане классической акварели, но в этом особенность, очарование и ноу-хау, современно – рыночно говоря, ее работ.

Наитие Св. Духа.     Расстрел.

Работы Анны – несомненный экспрессионизм, но экспрессионизм не кричаще-экзальтированный, как у Мунка или Кольвиц; - он нежен и чист, как сон невинного ребенка перед первым сознательным причастием. Тонкие высокие движения души так же выразительны, как и искаженные гипертрофированными эмоциями лица и жесты привычной экспрессионистской классики. Ее пример только подтверждает ту истину, что творческие методы бесконечно разнообразны, до неузнаваемости, открывая талантливому художнику бездну возможностей для самореализации, и что навешивание ярлыков дает всегда лишь крайне бедное и одностороннее полупредставление о реальности.

Молитва.

Отправной точкой творческого процесса Анны является создание обобщенного образа прочитанного или услышанного, на каковой уже накладываются зрительные образы (об услышанном я говорю потому, что при обычном, стихийном, естественном чтении мы проговариваем текст, равно как и при воспоминании о чужой речи, и только этот моторный акт создает у нас в сознании текстовый образ, как лишь скачкообразные движения глаз, кинолента-панорама последовательности небольших отрезков контурных линий создают впечатление объекта, в том числе даже фантастического, «рваного» сновидения). Она – повествователь, но повествователь крайне своеобразный: она принадлежит к тем немногим, кому дано говорить не слово за словом, от детали к детали, а создавать особое, невиданное, сверхъемкое слово-комплекс, отображающее в себе, кратком, абзацы-периоды толстовской по объему и разносторонности речи, синтетический образ целого и целостного произведения. Это – книжная иллюстрация, но не событийного содержания, а духа книги, прочитанной или придуманной (а художница еще и владеет пером не меньше, чем кистью, она поэт и сказитель); естественно, она уверенно себя чувствует лишь с теми книгами, где есть этот единый и емкий дух, где каждое слово есть его, этого духа богатый образ и голограмма. Естественно это не исключает и обращения к таким книгам, где такового сливающего слова воедино духа нет, и в этом случае приходится прибегать к иному, по-событийному языку и к «обычному» экспрессионизму: так, безмерно гениальный Корней Чуковский, пишучи для детей, а скорее, «по-детски» для взрослых, вынужденно не дает несвойственного мышлению трех-пятилетних этого объемлющего образа; отсюда и событийность иллюстраций к деяниям Бармалея, раскаленный оранжевый и головешечно-черный колорит и угловатый, разорванный линейный рисунок иллюстраций к этой книге. Но все же ее стихия другая. Здесь тоже детские, но чуть постарше, сказки Андерсена и Грина, поэтические прежде всего, несмотря на формальную принадлежность к прозе  «взрослые» «Маленький Принц» и «Мастер и Маргарита», «Доктор Живаго», «Братья Карамазовы», исполненный музыки «Пер Гюнт», каждой из каковых книг посвящено едва ли не по сотне работ. Это – не номинальные иллюстрации к конкретным страницам и пассажам сюжетов, - это различные инкарнации настроения даже не столько книги, сколько ее автора. Поэтому художница почти не отображает действия, лишь обозначая атмосферу леса или бала, храма, берега моря, которые призрачно струясь, образуют дуновение образа души, которая подобно волне де Бройля, самоопределяется в месте и событии, прежде всего принадлежа всеобъемлющему эфиру вездесущего Мира. Бесплотное поле акварели Анны пронизывается и держится трассами квантов, принадлежащих образу – они обязательно не все от объекта и обязательно есть такие, что объекту образа не принадлежат, но все вместе образуют повествование духа о его переживании своей судьбы в образе и мире.

От прочитанного-проговоренного идет раскрытие еще одной темы – духовной (сказать «религиозной» будет формально и очень бедно) ее живописи, навеянной темами Священного Писания. И здесь немного прямых иллюстраций и они по преимуществу несобытийны. Они ближе к внесобытийному и вневременному миру иконы, где с начала мира предопределен крест каждого святого и краткий миг его реализации лишь разделяет предназначение и приуготовление к нему и несение миру своего креста. Иконы тоже сфера творчества Анны (здесь она известна как Анна Иконникова), но сакральная природа этих произведений исключает их обращение в профанном мире и возможность искусствоведческого о них разговора, в отличие от мирской духовной живописи. Ее предметом может быть как повествовательное и потому ей чуждое воспроизведение материальных, телесных воплощений мира Горнего в этом греховном мире, так и отображение наиболее приближенных к очезримому воплощению форм и областей этого невидимого Горнего мира, относящихся более к сфере Духа, чем осязаемого вещества. Сегодня многие теологи и верующие заняты познанием, представлением себе рая; Анна едва ли не на десяток лет раньше начала серию акварелей, посвященных Эдему – «родному Адамилищу» (Эдем буквально значит в том числе и «Человечное»), обустроенному для духовного человека уголку высшего мира, где несть всякая злоба, жестокость и смерть, есть же нетелесное гимнопение Творцу и дивному Творению через внимательное созерцание целого и мельчайших деталей этого противоположения венцу Творения. Эдем художницы — сад цветов и радуг, красотою своей спасающий мир. И частью этого зримого человеку Горнего мира – Эдема - является для нее процесс Священной истории, в котором есть и Богоматерь, и поучения Иисуса ученикам, чудо явления Троицы и так далее, все, что нашло отражение в мирских ее работах этого цикла.

Преображение Иисуса.

  Портрет брата.               

Еще стоит остановиться на портретах ее работы. Бóльшая часть их – карандашная графика на простых листах деловой бумаги, и лишь немногие выполнены в акварели и гораздо более редком в ее творчестве масле. Портрету и автопортрету в частности отдает дань каждый художник; но лишь единицам по силам необозримые серии, представляющие вместе некое единство. Даже такой титан, как Д.Доу с его более, чем сотней портретов участников Отечественной войны не создал этого обобщенного образа поколения 1812 года, хотя оно существовало в действительности: каждый из его героев сам себе и герой и генерал и несть русский в 1812 году, и нет в его холстах того общего, что было у Пестеля и Милорадовича. Великий Аркадий Пластов создал таковую галерею крестьян на историческом переломе. Куда менее известен всего по нескольким московским посмертным выставкам Аркадий Добрынин - автор цикла из добрых трех сотен портретов своих студентов, который может быть назван «творческая молодежь 80-х-90-х годов». Сходный путь и у Анны: ее портреты тех, с кем она дружила и училась, накапливаясь на протяжении уже нескольких десятилетий, стали циклом «люди с Душой». Цикл этот своеобразен, как и все ее творчество: строго говоря, он не имеет определенной временной привязки, поскольку реалии его и не столь специфичны, как тщательно выписанные антропологические типы и элементы мгновенной моды у Добрынина или связка «одежда/прическа – благо-правосостояние» у Пластова, да и вторичны, подобно мундирным деталям в бытовом портрете Х1Х века, приблизительно определяя конец ХХ – начало ХХ1 в. Больше всего у него общего с поздними портретами Рембранта, героем которых был свет мудрого и печального опыта, изливающийся в мир сквозь их лица и руки из наполненной этим спокойным добром души, и лишь иногда при внимательном взгляде можно отличить небогатого протестанта от свернувшего свое непреуспевавшее дело иудаиста. В портретах Анны любопытна не сразу ощутимая деталь, задерживающая взгляд зрителя и делающая его внимательным: они написаны в обратной перспективе, которая используется в иконах и отражает способ вИдения, когда собеседник находится почти рядом и рассматривать его лицо, в частности, направление взгляда и движения говорящих губ приходится отдельно, отвлекаясь от остального лица, как логические подобъекты целостного лика, эта целостность которого затем синтезируется в голове зрителя. Рассматривание различных деталей целостного лица разными глазами в этом случае и приводит при совмещении к эффекту расхождения вдаль коротких отрезков параллельных линий, как это и делает иконописец, подчеркивая сверхтелесную духовную близость Горнего мира к его обособившейся и противоставшей ему в своей грехоугрожаемости человеческой Душе. Душа человеческая и ее судьба вечна и в этом смысле одномоментна – и потому вневременны, вечно собеседны ее портреты, реализации непрестанного обмена духовным опытом, непрестанного человеческого духовного делания.

* * *

Искусство Анны Ильиной-Цабадзе своеобразно, поражает сразу и далеко не сразу и не просто открывает свои тайны. Но затем ее работы навсегда становятся Собеседниками и Учителями.

Павел Дейнека